Критики о Галковском

Роман Ганжа

рецензия на
Уткоречь: Антология советской поэзии /Сост. Д.Галковского, Псков, 2002
и В.Сорокин. Норма: Роман. - М.: Ad Marginem, 2002.

Дмитрий Галковский об истории создания книги "Уткоречь": "Это произошло само собой. Мой отец на протяжении 15 лет (с конца 40-х по начало 60-х) собирал библиотеку советской поэзии. Потом он это дело забросил, стал сильно пить и умер от рака, прожив всего 50 лет. Психологически мне было очень трудно выбросить 500-600 книг <...> И я решил <...> оставить книги с дарственными надписями <...> и с многочисленными отцовскими пометками. Вот здесь, выуживая их из общей массы, я стал все более внимательно вчитываться и даже вырывать для смеха наиболее понравившееся. Постепенно на столе накопилась целая кипа вырванных листков. Прочитав ее подряд, я понял, что тут просто и в то же время полно и ярко дана суть советского мира, и, что самое страшное, я вдруг впервые ощутил тот слепящий ветер, который дул отцу в глаза всю жизнь и во многом и свел его в могилу".

Эдипова драма, (per)versions of love and hate, артикуляция отцовской метафоры, - все есть в этом замечательном отрывке. По классификации Ренаты Салецл Галковский, безусловно, относится к "постсовременному" типу. Постсовременный субъект живет в отсутствие руководящей и направляющей символической инстанции (смерть отца, крах советского мира), он как бы вовремя не кастрирован, не помечен клеймом, и поэтому ему приходиться метить себя самому, конструировать свою идентичность, например, обзавестись "говорящей" внешностью. Дмитрий реконструирует "отцовский" символический порядок, в рамках которого реальность становится доступной и выразимой. Эта реальность (тот самый "слепящий ветер"), открывающаяся в инициатическом ритуале раздирания книг и последующего их чтения-поедания, разумеется, травматична: "Составляя эту книгу, я испытывал странное чувство <...> душевного опустошения и ощущения собственного ничтожества. И в то же время такое же странное чувство долга, который я выполнял по отношению к своему отцу". Символическая кастрация выполнена успешно.

Дмитрий реализует "мужскую" стратегию обретения идентичности. Эта стратегия состоит в производстве дискурса, речи (в данном случае - в упорядочивании массива советской поэзии). Мужское, громко заявляя о себе, предъявляя весомый символический мандат, на деле оказывается фрагментарным, двойственным, ирреальным и неопределенным. Напрямую соотнося себя с порядком чужой речи (в модусе "эпигонства", "обличения" или "иронического комментария" - не суть важно), мужское как бы закладывает себя в обмен на символические акции и становится заложником биржевых котировок. "Женская" стратегия иная. Женское скрывается за маской мужского. Оно, казалось бы, тоже производит слова, однако, в отличие от мужского, не инвестирует в них желания (то есть, проще говоря, не вкладывает в них ничего личного и не стремится через них постичь реальность). Женское ставит не на желание, а на наслаждение, которое не нуждается в символическом и пребывает в молчании. Но, парадоксальным образом, это молчание больше говорит о реальности, чем самая изощренная речь.

На мой взгляд, именно "женское" отношение к символическому порядку реализовано в романе Владимира Сорокина "Норма" (1979 - 1984). В седьмой части романа, на с. 333 - 373, представлена тоже своего рода "антология советской поэзии". Ну вы помните: буквальное прочтение метафор и все такое... Точнее даже, не прочтение, а разыгрывание в лицах. Мне кажется, главное здесь - безразличное, незаинтересованное, прагматичное даже отношение Сорокина к используемому материалу. Писателя менее всего интересует "истина" или "ложь" советской поэзии, ее связь с реальностью, ее амбивалентный благодатно-травматический потенциал. То, что предлагает Сорокин читателю, - это не насущный хлеб (а публика питается преимущественно "смыслами" и "нормами"), это - роскошь излишества, бесценная бессмыслица, чистое надувательство. Это как если бы под маркой кулинарного жира вам продали мыльные пузыри (между прочим, "иронией" здесь и не пахнет; "ирония" - это когда вам продают все тот же жир, но при этом говорят: "фи, какая гадость, сморите, как бы вас потом не вырвало"). Мыльными пузырями, конечно, сыт не будешь, но ведь зато потом и не вырвет (если, само собой, использовать их по назначению, а не превращать в очередную "норму").

интернет-издание "Шведская лавка", №67, 25 апреля 2002 года