16.12.2005
«Бобби» и его Бобик
Основоположником и некоторое время единственным представителем общественного
мнения в России был Александр Герцен. Это то горчичное зерно, из которого развилось
самосознание русских образованных классов. Тем ценнее посмотреть В ИСТОК – откуда
что взялось. Как первоначальная мутация в хромосоме, неразличимая невооружённым
глазом, разрослась до масштабов национальной катастрофы.
Герцен, русский либеральный барин, унаследовал классовое презрение к полиции.
В России его молодости дворяне фактически были вне юрисдикции полицейского ведомства,
и рассматривали полицейских как слуг. Эмигрировав в Европу, Герцен с удивлением
обнаружил, что его презрение к «милиционерам» разделяет очень малое число людей,
в основном принадлежащее к богеме или к национальному андеграунду. Особенно взбесило
Герцена положение полиции в самом культурном государстве Европы – Франции. Если
первая половина знаменитых герценовских мемуаров («Былое и думы») нашпигована
издёвками над «российскими держимордами», то дальше идут многостраничные филиппики
против проклятых полицейских Франции. Достаётся время от времени от богатого барчука-революционера
полиции Германии, Швейцарии, итальянских государств, всех. Всех, КРОМЕ АНГЛИИ.
Английским «бобби» живущий в Лондоне Герцен закатывает настоящие панегирики, поёт
восторженные арии. Полицейский в Англии – это Человек, служитель порядка, оплот
демократии. Английского полицейского российский революционер ЛЮБИТ, и любит неподдельно.
Возникает фантастическая оппозиция. В современной Герцену Европе есть два передовых
государства: Англия и Франция. Казалось бы, Герцен должен, критикуя отсталую родину,
постоянно выставлять в качестве образца Лондон и Париж. Но оказывается, что французы
это сволочи, дрянь, а не люди. Тьфу! А вот англичане, ну сами посудите – какие
у англичан ботинки, а зонтики? Чудо, а не зонтики. А шляпы? Нет, положительно
англичане замечательные люди. Не то, что французы.
Впрочем, чтобы не быть голословными, приведём образчик герценовских рассуждений:
«Наполеон, имевший в высшей степени полицейский талант, сделал из своих генералов
лазутчиков и доносчиков; палач Лиона Фуше основал целую теорию, систему, науку
шпионства - через префектов, помимо префектов - через развратных женщин
и беспорочных лавочниц, через слуг и кучеров, через лекарей и парикмахеров.
Наполеон пал, но оружие осталось, и не только оружие, но и оруженосец;
Фуше перешел к Бурбонам, сила шпионства ничего не потеряла, напротив, увеличилась
монахами, попами. При Людовике-Филиппе, при котором подкуп и нажива сделались
одной из нравственных сил правительства, - половина мещанства сделалась его лазутчиками,
полицейским хором, к чему особенно способствовала их служба, сама по
себе полицейская, - в Национальной гвардии…
На это, сверх особенного национального влечения к полиции, есть много причин.
Кроме Англии, где полиция не имеет ничего общего с континентальным шпионством, полиция везде окружена враждебными элементами и, следственно, оставлена
на свои силы. Во Франции, напротив, полиция - самое народное учреждение;
какое бы правительство ни захватило власть в руки, полиция у него готова,
часть народонаселения будет ему помогать с фанатизмом и увлечением, которые
надобно умерять, а не усиливать, и помогать притом всеми страшными средствами
частных людей, которые для полиции невозможны. Куда скрыться от лавочника, дворника,
портного, прачки, мясника, сестриного мужа, братниной жены, особенно в Париже,
где живут не особняком, как в Лондоне, а в каких-то полипниках или ульях, с общей лестницей, с общим двором и дворником?..
Видит ли француз пьяных, дерущихся у кабака, и английского полисмена, смотрящего с спокойствием постороннего и любопытством
человека, следящего за петушиным боем, - он приходит в неистовство, зачем полисмен не выходит из себя, зачем не ведет
кого-нибудь au violon. Он и не думает о том, что личная свобода только и возможна,
когда полицейский не имеет власти отца и матери и когда его вмешательство сводится
на страдательную готовность - до тех пор, пока его позовут. Уверенность, которую
чувствует каждый бедняк, затворяя за собой дверь своей темной, холодной, сырой
конуры, изменяет взгляд человека.
Конечно, за этими строго наблюдаемыми и ревниво отстаиваемыми правами иногда
прячется преступник, - пускай себе. Гораздо лучше, чтоб ловкий вор остался без
наказания, нежели чтоб каждый честный человек дрожал, как вор, у себя в комнате.
До моего приезда в Англию всякое появление полицейского в доме, в котором я
жил, производило непреодолимо скверное чувство, и я нравственно становился
en garde против врага. В Англии полицейский у дверей и в дверях только прибавляет
какое-то чувство безопасности».
Надо заметить, что Герцен, кроме шипения по поводу обычной полиции, на чём свет
костил полицию тайную. Досталось джеймсбондам России, Франции, Австрии, Германии,
Ан… а вот у Англии, по мнению Герцена, тайной полиции не было. «Родина демократии».